День Иконы Божией Матери, именуемой "Споручница грешных"
«За мир Поручительница…» (отрывок)
Из книги: Родник благодати
Чудотворная икона Матери Божией «Споручница грешных» была принесена из Пронского Спасо-Преображенского монастыря священномучеником Филаретом Срезнеским. После него возле чудотворной иконы служил еще один пронский иеромонах – священномученик Сергий Срезневский. Часто в Срезневе молился и настоятель закрывшейся в 1919 г. Пронской пустыни игумен Аполлоний.
Одного художника, уроженца тех мест, стал сильно смущать вопрос: почему пронские святыни переместились в с. Срезнево? Справедливо ли это? Он решил, что нужно устранить эту несправедливость: поежал в Пронский краеведческий музей, нашел общий язык с директром, который выделил старую иконописную доску для написания новой иконы Матери Божией «Споручница грешных» для краеведческого музея. Были подготовлены эскизы, куплены краски – словом, все было готово к работе. Наступил праздник Успения Божией Матери. В этот день к нему приехали друзья, и они решили посетить место, где раньше находился монастырь. Отсутствовали они не более двух часов. А кгда вернулись в дом, то заметили, что в нем кто-то побывал. Как выяснилось, воров заинтересовало только то, что было подготовлено к написанию иконы, больше ничего не взяли. С тех пор художник отложил свою затею.
Архимандрит Троице-Сергиевой Лавры Николай, очень почитавший Срезневскую икону «Споручница грешных», однажды решил сделать для нее красивую ризу, которая была на пронской иконе. Когда риза была уже готова и стали ее примерять, то вся икона покрылась каплями крови. Больше никто не рискует сделать ризу для иконы – воли Владычицы на это нет.
«Незабвенный для науки и отечества муж…» (отрывок из воспоминаний Всеволода Срезневского)
«Когда мне было лет 10–11, отец начал знакомить меня с русской историей. Это ознакомление мое, как многое, что делал отец, было чрезвычайно оригинально… Мы с ним никогда не читали учебников, мы погружались прямо в источники, которые он комментировал и объяснял попутно. Одну зиму я учился у отца русской истории совместно с одной из моих сестер, ближайшей мне по летам. Помимо уроков, мы с ней писали сочинения по истории. Каждый из нас был критиком другого, просматривал его работу, разбирал и докладывал на уроках свои замечания.
Я припоминаю еще уроки географии, тоже своеобразные, как все, что делал мой отец! Я никогда не зубрил названий, таких мудреных, легко забываемых, которые отвращают от предмета; я только изучал и чертил карты. Иногда эти чертежи связывались с чтением путешествий. Благодаря усердному черчению карт у меня создалось очень отчетливое представление о расположении всех стран до самых последних мелочей. Я приобрел способность легко везде ориентироваться, способность, нередко помогавшую в жизни, особенно во время моих путешествий по неизвестным местам.
Хочу еще вспомнить об уроках одного предмета – об уроках рисования. Отец высоко ставил искусства, умел проникаться ими; в молодости он и сам рисовал… Участие отца в этих уроках выражалось очень своеобразно. Он очень высоко ценил знания, оригинальный ум и взгляды на искусство нашего учителя (профессор Академии художеств П.П.Чистяков. – Ред.) и хотел, чтобы и ученикам его запало в голову то, что он может сказать, чему может научить. И отец, оставляя свою вечернюю работу в кабинете, приходил к нам на урок, усаживался где-нибудь в стороне и исподволь заводил разговор с Павлом Петровичем, иногда нарочно вступая с ним в прения, чтобы вызвать с его стороны более ясные и определенные суждения о том или другом вопросе. Какое вдумчивое внимание проявлялось со стороны отца к развитию своих детей и в этих как будто случайных разговорах и спорах.
Перебирая другие предметы, которые изучали до недавнего времени дети 10-12 лет в учебных заведениях, я вспоминаю, что так называемому закону Божьему меня никогда дома не учили. Почему это было? И отец и мать мои были религиозны и религиозны по-православному, особенно матушка. Исполняя обряды, они относились к ним с сознанием их значения.
Все это внушалось ими и детям. И я, помню, любил ходить в церковь… И несмотря на это ясное тяготение к православной Церкви, – «закона Божия», катехизиса с его текстами, изучения по пунктам – всего, что с таким рвением требовали с учеников в гимназиях законоучители, я никогда и не помышлял учить. Читал только для чтения, а не для учения Священную Историю. И думается мне, это делалось родителями сознательно, во имя чистого религиозного чувства, чтобы этой формалистикой религии не расхолаживать душевного чувства, не закрывать великого мелочами.
Не совсем кстати, но все же хочу здесь написать о тех минутах отдыха, которые вся наша семья проводила после обеда за чаем в большой, освещаемой только одним камином комнате. Старшие сидели по разным местам, где случится, я обыкновенно устраивался на ковре перед камином. Отец рассказывал, мы слушали, и для меня все эти рассказы и разговоры сливались с движением раскаленного угля в камине, принимавшего всякие причудливые формы, воображением дорисовываемые в образы, картины, лица. Иногда кто-нибудь из детей, которые все, кроме меня, хорошо играли, садился за рояль, и музыка овладевала всеми нами. Какой тишиной и покоем веяло ото всей этой темноватой комнаты, и от музыки, и от тихого вечера, и от красного камина с синеватыми огоньками. И как далек этот покой от всего того, что теперь бушует вокруг нас, от всех тревог, забот и треволнений, которые теперь сроднились и слились с нами».