Русский экзистенциализм. Наталья Бонецкая

В книге впервые освещено направление русского экзистенциализма и исследовано творчество его конкретных представителей. Помимо мыслителей Серебряного века Николая Бердяева (1874-1948) и Льва Шестова (1866-1938), автор относит к этому направлению Михаила Бахтина (1895-1975) — создателя учения о "нравственном существовании" человека. Книга имеет новаторский характер и поднимает ряд проблем, не затронутых историками новейшей философии (гностицизм Бердяева, связь секулярных воззрений Бахтина с религиозной философией Серебряного века и т. д.). В последнем разделе труда помещены эссе в эпистолярной форме, опубликованные в журнале "Философические письма", издаваемом ВШЭ. Их тематика — русский экзистенциализм и антропософия Рудольфа Штейнера, а также взаимовлияния и идейные переклички внутри самого экзистенциализма. Так в рассмотрение автором книги вовлекаются воззрения Жана-Поля Сартра (1905-1980) и Альбера Камю (1913-1960). Чисто жанровое "подражание" автора Чаадаеву делает непринужденным и живым ее размышления о сложных вопросах существования современного человека.
Если, самым грубым образом, религиозную мысль Серебряного века представить в виде двух течений, — это метафизика, тяготеющая к платонизму, и философия существования индивида, — то именно второе из них, русский экзистенциализм, до сего дня сохраняет для нас вдохновляющий интерес. Метафизические учения софиологического типа — прежде всего П. Флоренского и С. Булгакова — требуют от современного человека, помимо прочной укорененности в православной традиции (без чего в них проникнуть невозможно), принятия на веру множества мифологических и фантастических представлений. Но кому дано пробиться к главному их них — к истокам мифа о Софии, у всех ли есть столь великая любовь к Вл. Соловьёву, основоположнику русской софиологии, что безо всяких подозрений и осуждения соловьёвские мистико-эротические видения покажутся реальными? Тем не менее вера в гипотетическую Софию — это фундамент русской метафизики, которая рассыплется, как карточный домик, если из основания вынуть хоть один камень.
Экзистенциализм же — это совсем другое дело. Его русские — субъективистские изводы, скрытые или явные «я-дискурсы», вовлекающие читателя в сам процесс философствования, благодаря именно этому расширяют и обогащают новым глубинным опытом наше «нищее духом» существование. Мы, даром, приобретаем сокровенное знание тех, кто, подобно звездам, сияет на небосводе интеллектуальной элиты России. И здесь тайна слова и существа «я», которое одно и то же у меня и философских гениев. Чтение текстов Льва Шестова и Бердяева, даже и М. Бахтина всегда бывает духовным событием — отождествлением с субъектом философствования и приобщением к его прозрениям. Это касается и религиозных постижений, и опыта общения, также восприятия искусства и природы, — вместе и жизненных просветления и отчаяния, страха смерти и великой надежды, часто бунта и почти никогда — смирения. Чужой опыт — опыт лучших умов — таинственно наслаивается на мой, где-то созвучный ему (иначе встреча невозможна), и восполняет, углубляет его. Экзистенциализм, кажется, сохранит актуальность и свежесть, пока человек осознаёт себя как «я». Это сугубо относится к экзистенциализму русскому, далекому от академической системности западных учений и не скрывающих, в ученой гордыне, своей теснейшей связи с интимными переживаниями его создателей.